Елена Кравец: «Узнав, что я беременна, мы решили пожениться»

– Вы в детстве играли в актрису?

– Иногда, оставшись дома, надевала нарядное платье, напяливала мамины туфли, красила губы помадой, заплетала косу из разноцветных ниток – кстати, коса! – и чувствовала себя невероятно привлекательной, яркой и экстравагантной. Но все это только наедине с собой.

Перед публикой я начала выступать лет в 14. Мы тогда переехали из одного спального района в другой. Новая квартира, новая школа, новое самоощущение. И вдруг мне захотелось себя показать. В школе объявили конкурс пародий на известных певцов под фонограмму. Я спела «под Валерию», копируя ее движения, жесты, артикуляцию. И стрижка у меня была похожая. Все говорили, что вышло здорово, я поймала кайф.

Позже мы поставили небольшой спектакль по пьесе Леонида Филатова «Про Федота-стрельца», я читала текст от автора, в образе скомороха, и казалась себе страшно убедительной.

К счастью, подростковые комплексы обошли меня стороной. Тут опять надо вспомнить маму. Мама никогда не говорила мне, что я красива. Она говорила: «Ты очень милая и обаятельная». Я действительно не была красоткой, но в душе твердо верила: я красавица. Глядя в зеркало, думала: «Эх, хороша чертовка!» Иногда чувствовала себя королевой красоты. И мальчики в новой школе мне помогли самоутвердиться. Появились поклонники, завязывались первые отношения, пусть нелепые и несуразные. Мама, конечно, стояла на страже: направляла и координировала, объясняла, как подобает себя вести настоящей женщине: не бегать за мальчиками, быть гордой, никогда не звонить первой.

Я старалась выполнять все мамины заповеди, но как тут будешь гордой, если мальчик нравится так, что кажется: если не Он – то никто. И я рыдала по ночам и слушала в плеере раз за разом песню «Танцы вдвоем» группы «Технология». Такая безудержная, сумасшедшая юношеская любовь. И подобных историй было несколько. Некоторые – счастливые, некоторые – нелепые и даже жестокие. Я знаю, что значит быть отвергнутой, что такое сердечные страдания, когда сердце сжимается в комочек, когда слезы, тоска, печаль комом стоят в горле. В тот момент казалось, что я не хочу жить, а сейчас знаю, что это классные воспоминания.

Желаю своей дочери испытать такие чувства – живые, подлинные, настоящие. Я до сих пор храню записки того времени, подаренные конфеты и жвачки, открытки. Но главное, я храню свои дневники.

Когда их писала, думала: дам ли я их когда-нибудь почитать своей дочери? Дневники – это мамино веяние. Мама начала вести дневник лет в 13 и дала почитать мне, когда я была в таком же возрасте. Для меня дневник стал моим собеседником, способом излить душу: маме всего не скажешь, да и подружкам тоже. Но Маше я его не дам, потому что он гораздо более откровенный, чем мамин. Мама была типичной советской девочкой, искренне мечтала приносить пользу обществу, строить коммунизм. О мальчиках тоже писала, обозначая их имена одной буквой; писала о том, как они учатся и как приглашают в кино. Все ее записи о влюбленностях как будто прошли цензуру. Но она на самом деле так думала и чувствовала.

Сегодня я по-прежнему время от времени пишу. Это сложно назвать дневником, скорее хаотичные записи – то раз в неделю, то раз в полгода, то несколько дней кряду. Когда гремучая смесь чувств, сомнений, мыслей подбирается к краешку кувшинчика, я беру свой заветный блокнот. У меня там все подряд: и стихи, и дневниковые записи. Иногда перечитываю и думаю: «Интересная книжка получается!»