Иван Малкович: “Мне хотелось, чтобы мои дети читали качественно изданные книги на родном языке”

Сегодня, 10 мая, – день рождения замечательного украинского поэта и книгоиздателя, основателя издательства «А-ба-ба-га-ла-ма-га» Ивана Малковича. Ему исполнилось 60 лет.

Его, начинающего 19-летнего поэта, благословила сама Лина Костенко. Он заставил Гарри Поттера заговорить на красивом украинском языке. Он стал причиной сегодняшнего бума подростковой литературы в Украине. О своих шляхетских предках, о верной любви и большой цели пан Иван рассказал “Каравану историй“.

---

Для меня очень важны семейные связи, семейные ценности. У каждого человека интересная генеалогия, но не все могут проследить свой род в веках. Мне повезло: историю моего рода исследовали еще до меня. Существует книга «Березівське боярство на тлі історії України» Ивана Кузича-Березовского, а я как раз родом из Березова. Мои предки по отцу и маме, Малковичи и Арсеничи, впервые упомянуты в хрониках 1482 года в списке 26 березовских родов, «нобілітованих на шляхетство». До этого они были галицкими боярами.

Ивашко Арсенич и Сень Малкович в 1509 году лишились жизни из-за того, что защищали от поляков родной язык и родные обычаи. Это было очень давно, еще в то время, когда Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу. Но прошло полтысячи лет, а их далекий потомок на своей родной земле без особого успеха продолжает отстаивать права родного языка: проблема национальной идентичности и языка по-прежнему актуальна.

После тридцати я стал часто думать о тех своих предках: как они выглядели, как говорили. Я знаю, где стояли колодцы, я пел вместе с моим дедом, Иваном Арсеничем, древние песни, которые могли существовать и пять веков назад: про воячка, про сербана, «Ой, Джумане, Джумане». В университете защищал диплом по рекрутским песням, в частности, в записях Ивана Франко.

Известно, что Франко приезжал в мое село: в своей биографии он упоминает моего предка Мыколу Арсенича как человека, спасшего его от голодной смерти. Когда Франко вышел из коломыйской тюрьмы, ему некуда было податься – сам-то он из-под Львова. Школьный учитель из Березова попросил Арсенича съездить за писателем и привезти его к нам в село.

Я думаю, что «А-ба-ба-га-ла-ма-га» – свое­образная благодарность Франко моим прародичам, которую я получил сто лет спустя. Ведь «А-ба-ба-га-ла-ма-га» – это из рассказа Франко «Грицева шкільна наука», дети так называли азбуку.

Мои родные часто принимали в гостях людей, не­угодных властям. Дядя, Петр Арсенич, историк, археолог, дружил с диссидентами и сам еле спасся от тюрьмы. Его коллега по Ивано-Франковскому пединституту Валентин Мороз жил у нас в доме после первой отсидки. Мороза посадили, а дядя как-то выкрутился, его только из партии исключили. Это тот самый Валентин Мороз, которого позднее вместе с другими тремя политзаключенными Советский Союз обменял на двух шпионов, задержанных в США.

У нас дома хранилась запрещенная литература и рукописи – в трех тайниках. Эти книги я читал с детства. И Лепкого, и Чайковского, и Грушевского… Мы с сестрой знали, что Ленин – это абсолютное зло, сосед наш отсидел за УПА, так что у нас не было никаких иллюзий насчет советской власти. Однако родители старались не вести при мне опасных разговоров. Я очень удивился, когда на уборке сена услышал краем уха, как отец рассказывает профессору из Ленинграда о наших хлопцах из УПА. Родные мои полностью им доверяли, ибо профессор Головачев тоже в свое время имел проб­лемы с властью.

Его семья 27 лет подряд останавливалась в нашем сельском доме на лето: профессор Головачев, его сын с женой и внучка Ирина, моя ровесница. Все влюбились в Карпаты, в наш Нижний Березов. Для Ирины до сих пор это святое место, хотя она уже не может позволить себе поездку в Украину. Но когда я читаю у Бродского «…На Васильевский остров я приду умирать», то всегда вспоминаю, что у меня там, на Васильевском, практически родня.

Вообще к нам приезжало много людей, преимущественно из научной интеллигенции, судьбы которых висели на волоске. И все они были такие веселые, что мне и в голову не приходило, что им что-то угрожает. Мы большими компаниями ходили в лес – дед был грибником номер один, знал все грибные места и к тому же был очень ловким, сноровистым. Мы с ним легко, чуть ли не бегом поднимались на самые высокие горы, и дед смеялся над «городскими», которые от нас отставали.

Значит, вас воспитывал дедушка?

Нет, я бы так не сказал. Родители тоже проводили со мной много времени. Папа мой, простой пасечник, выступал в сельском театрике, читал со сцены собственные юморески – он в нашей округе гораздо более известный поэт, чем я. Как-то даже из Канады газету привезли с его байками – ему было очень приятно.

Я впервые вышел на сцену в пять лет: читал стихотворение Степана Руданского «Волки». Зал большой, а ребенку и подавно казался огромным, как стадион. Но мне очень понравилось выступать. Потом я играл вместе с отцом и мамой в спектакле «Фараоны» Алексея Коломийца. С ролью мальчика-посыльного объездил все окрестные села, и местные дети уже смотрели на меня с уважением, как на маленького актера.

Сам я начал писать стихи с восьми лет, и все в школе считали, что я стану поэтом, хотя я мечтал быть шофером. У родителей, правда, касательно меня были другие планы: они отдали меня в музыкальную школу. Сын Валентина Мороза играл на скрипке, пиликал целыми днями, и моим родителям это очень нравилось, в отличие от меня.

Я тогда настрадался, поскольку скрипка – сложный инструмент для ребенка, не меньше двух лет требуется для того, чтобы с ним как-то совладать, научиться вытягивать ноты, чтобы они не резали ухо и гармонировали с мировыми вибрациями. А поначалу это просто скрип, а не музыка. По этой причине, кстати, мы с женой Яриной не отдали наших сыновей учиться играть на скрипке. Оба знали, какое это мучение, и не стали подвергать ему детей. Хотя, может, и следовало бы…

Возвращаясь из музыкальной школы за семь километров от дома, я нередко попадал на последний автобус, набитый людьми. Пролезть было нелегко, но я наловчился пробивать дорогу футляром со скрипкой.

Лет в десять написал свою первую песню, а в одиннадцать создал маленький хор из ровесников моей сестры Люси – писал для них песни, дирижировал. Всегда любил возиться с маленькими, и они меня обожали – уже когда учился в музыкальном училище и приезжал домой на выходные, меня ждала целая ватага ребятишек.

Люся под мой аккомпанемент исполняла мою первую песню со сцены, но дебют провалился. Она спела первый куплет, я сыграл проигрыш, очередь второго куплета, но тут сестра забыла слова. Я еще раз сыграл проигрыш, испепеляя ее взглядом, но она продолжала молчать. Это была трагедия! Я что-то создал, отважился показать людям, а Люся мое творение уничтожила! Ничего не оставалось, как врезать ей смычком. Она расплакалась, мы убежали со сцены, а вслед нам неслись совершенно фантастические аплодисменты.

Но вообще-то мы с сестрой очень дружили. Мне было поручено приглядывать за ней. Помню, как качал ее в колыбельке одной рукой, а другой писал домашнее задание в тетрадке. Помню, как катал ее на велосипеде – у меня был «Орленок», подаренный дедушкой, и я не умел ездить медленно, всегда гнал, поэтому у сестры часто были содраны коленки.

Лет в десять я написал свою первую песню, а в одиннадцать создал маленький хор из ровесников моей сестры Люси

Я обожал спортивные игры: летом – футбол, зимой – хоккей. Дедушка подарил мне настоящие беговые коньки и клюшку, которую потом кто-то из мальчишек из зависти изрубил топором, потому что у других-то были самодельные, вырезанные из кривых сучков.

В нашем дворе мы заливали «стадион» – там есть ручеек среди крутых берегов, осенью он становился шире, потом замерзал. Склоны служили трибунами, а старая изогнутая верба – воротами. Я в юности написал стихотворение о последнем хоккее: «…ріка Сказала нам, що мусить розмерзатись. Сувійчик льоду, як безцінний скарб, Ще залишавсь, водою не узятий…» Там были еще такие слова: «…Ми програвали явним слабакам, яким спочатку дарували фору». Стихотворение о том, что фору иногда нельзя отыграть, потому что лед размерзается – и не на чем играть…

Гоняя с соседским мальчиком в хоккей, мы иногда ставили Люсю на ворота – напяливали на нее три шубы, чтобы шайбой не поранить. И конечно, мы регулярно проваливались в воду, и я, и она. Я запрещал ей говорить об этом родителям, но иногда она выбалтывала что-то нечаянно. Нарочно не проговорилась бы ни за что: она обожала меня, я был для нее самым родным человеком, как и она для меня.

Люся выросла и стала учительницей, обаятельной женщиной, душой компании. Умела имитировать голоса, обладала прекрасной памятью – помнила все, что с нами происходило в детстве: кто где жил, кто что сказал. У меня память неважная, поэтому, когда требовалось что-то вспомнить, я всегда звонил Люсе… И мы разговаривали по часу…

Сестра умерла в 42 года от рака. В свою последнюю поездку в Киев она оставила для меня между книгами издание своих стихов с очень трогательной надписью, которую я увидел уже после ее смерти. Мне очень не хватает Люси.

Я понимаю, почему вам так важно сохранить воспоминания о детстве в деталях. Это и источник вдохновения, и прибежище, куда можно «нырнуть» в трудную минуту, потому что там вы были очень счастливы.

Да, детство у меня было очень счастливое, да и край у нас сказочный. Часть земель вокруг – леса, поля – раньше принадлежала нашему роду. Поэтому колхоз разрешал нам забирать часть сена: накосишь девять стогов (мы называли их «копицями»), а десятый можно забрать себе. Я всегда помогал родителям косить, работать в поле. С дедом ходил ловить рыбу удочкой или сеткой. В половодье, когда речка разольется, можно было просто закинуть ведро и вытащить его полным рыбы. Река иногда подмывала деревья, которые со страшным шумом падали в воду.

А какие у нас были зимы! С традиционными праздниками – Рождеством, колядками, Маланкой… На Маланку можно было переодеться и ходить неузнанным, это тоже было чудесное ощущение. Маленьким я ужасно боялся черта и в день святой Мелании, 13 января, не выходил из дома. Когда под окна приходила Маланка, прятался под стол. А теперь и сам иногда на Маланку переодеваюсь в черта – наверное, таким способом одолеваю свои детские страхи.

Колядки в Карпатах особенные, а в те времена, когда их запрещали, это был еще и запретный плод, особенно сладкий.

Перед праздниками я делал вертеп из почтового ящика. Оклеивал его внутри рождественскими открытками, переданными из Австралии, Штатов, Канады. Это же конец 60-х – начало 70-х, таких открыток у нас не продавали. Вырезал из открыток Богородицу, Иисусика, овечек, ясли. Снег делал из ваты, переднюю стенку закрывал стеклом. Сверху цеплял лампочку из фонарика, пристраивал батарейку и проводок с выключателем. Ящик укреплял на палке-держаке.

Вечером идешь колядовать. Подходишь к очередному дому, прикладываешь ящик к окну стеклянной стенкой, включаешь лампочку – и вертеп освещается. Люди в доме смотрят и любуются, пока ты поешь колядку. Можно было получить приличную сумму, сладости, даже книжку.

Чтобы распугать колядующих, из района присылали машину, что-то вроде «воронка», черный «бобик». Идешь с вертепом по дороге, а тут машина едет, и ты падаешь на обочину прямо в снег – рукам холодно, а у тебя такой драйв!

Колядовали в нашем селе все. Классная руководительница накануне Рождества объявляла классу: «Не дай бог, дети, чтобы вы ходили колядовать, даже и не думайте!» Она обязана была сказать это по долгу службы. А потом подзывала меня и тихонько говорила: «Если ты не придешь колядовать, Иванко, я очень обижусь». Вечером она закрывала окна, как будто не принимала колядников, но на самом деле приглашала всех в дом, чтобы никто с улицы не услышал.

Мы с сыном учительницы дружили, он старше меня на несколько лет, сейчас – преподаватель консерватории, среди его учеников немало знаменитых оперных певцов, которых приглашают в лучшие театры мира.

Кстати, а как получилось, что вы выбрали все-таки поэзию, а не музыку?

Поэзия всегда привлекала меня больше. Даже в Ивано-Франковском музучилище я был больше поэтом, чем музыкантом. Мои стихи печатали в стенгазете, а позже и в областной прессе.

Я быстро понял, что даже среди моих однокурсников по музучилищу есть ребята более талантливые, чем я. И мне это не очень нравилось. Те, у кого хорошие природные данные, легко схватывали новый материал, а мне нужно было много работать, чтобы достичь тех же результатов. Но заниматься я не слишком любил, предпочитал проводить время за чтением.

Впрочем, одна преподавательница, когда мы встретились спустя много лет, неожиданно для меня призналась, что «Вокализ» Рахманинова я исполнял на ее памяти лучше всех. Мне легче давались напевные мелодии, кантилены, «с душой» – там не так важна идеальная техника, как способность чувствовать музыку. У меня была смешная мимика, во время игры все эмоции отражались на лице, соученики специально приходили посмотреть на меня на концертах и экзаменах.

Я и сейчас иногда играю. Вот недавно на фестивале «Книжный арсенал» мы играли и пели вместе с Виктором Морозовым. Это знаменитый музыкант и певец, а еще переводчик «Гарри Поттера».

Моя жена Ярина, как вы наверняка знаете, тоже скрипачка. В момент нашей первой встречи она держала в руках футляр со скрипкой. «Юна моя майбутня дружина», как я написал в одном стихотворении, когда мы познакомились, как раз оканчивала Киевскую музыкальную одиннадцатилетку имени Лысенко, а я в это время учился в университете Шевченко на филологическом факультете.

Тогда на Крещатике, рядом с Майданом, был магазин «Поэзия». Там на поэтическом вечере Оксаны Забужко я заметил очень красивую девушку в красной шапочке, которая, прижав обеими руками скрипичный футляр и встав на цыпочки, кого-то высматривала в толпе слушателей. Поэт Петр Осадчук, стоявший рядом, заметив, что я очарован девушкой, посоветовал мне подписать свою книгу и подарить ее незнакомке – тогда как раз вышел мой первый поэтический сборник «Білий камінь». И даже начал диктовать, что я должен написать. Но мне идея показалась неубедительной. Тогда друзья взяли меня за руки и просто потащили знакомить с девушкой.

Мне было почти 24 года, вроде и не мальчик, но я двух слов рядом с ней связать не мог. Опомнился, только когда она что-то ответила по-украински. А в Киеве в то время чтобы красивая девушка со скрипкой в руках заговорила по-украински – это была редкость! Да еще и имя удивительное – Ярина!

Мы разговорились, и выяснилось, что Ярина – киевлянка со львовскими корнями, недавно ездила на раскопки в Карпаты, заезжала в мой Березов и даже была у меня дома! Их соседка, профессор археологии Лариса Крушельницкая, брала с собой Ярину в такие поездки. Мой дядя Петр, историк и археолог, всем известен как знаток этих краев, поэтому естественно, что студентов и Ярину привели к нему, а потом – к моей маме, которая их накормила. Мама раньше была шеф-поваром в сельском ресторане – она очень любит готовить. Когда ко мне приезжали друзья-музыканты – целый автобус! – через час мама уже накрывала роскошный стол. Она очень гостеприимная, я привык к большим застольям.

Так вот, Ярина обедала у мамы, познакомилась с моей сестрой, всех запомнила. Естественно, нас это сблизило. Мы были люди одной крови.

Мне было почти 24 года, вроде и не мальчик, но я двух слов рядом с ней связать не мог. еще и имя удивительное –
Ярина!

В тот вечер она с подругами собиралась в филармонию на концерт прославленной виолончелистки Натальи Гутман. Я пошел с ними и даже купил всем билеты, поскольку уже получал гонорары за свои публикации. Только вот, к моему огорчению, девушки вели себя со мной как со старым дядькой. И подруга даже уговаривала Ярину не соглашаться на то, чтобы я проводил ее домой.

Встречаться мы все-таки начали, но больше как друзья. Она в то время была влюблена в другого парня, а меня как-то очень спокойно воспринимала.

Новый, 1986 год мы праздновали в разных компаниях. Я пришел домой под утро и только лег спать, как в дверь позвонили. Открываю – на пороге стоит Ярина. Оказалось, она была недалеко от моего дома и решила зайти ко мне с новогодным засеванием. Одна. С тех пор мы и не разлучаемся.

Через несколько месяцев я уже жил вместе с Яриной и ее родителями, а летом мы поженились. Свадьбу сыграли сначала в Киеве, а через неделю у меня дома, в Карпатах. Пришло более пятисот человек. А какие у нас были музыканты! Мы с Яриной спим в комнатке наверху, а ребята пришли нас будить: скрипка, цимбалы, сопилка. И мы проснулись под чудесную свадебную мелодию. Такого не забудешь.

Вы с Яриной вместе уже тридцать лет. По нынешним временам, учитывая статистику разводов в Украине, это впечатляющая цифра. В чем секрет семейного согласия?

Как я уже сказал, мы одной крови: у нас общий язык, общие праздники. Мы оба принадлежим к одной религиозной конфессии, грекокатолики. Дед Ярины – известный львовский актер, отец – именитый дирижер. Важно, когда люди имеют какую-то общую основу.

В учебниках пишут, что состояние влюбленности длится несколько лет – скажем, пять. Но, во-первых, я убежден, что влюбленность никогда не уходит окончательно: она возвращается вспышками, а потом угасает вплоть до расставания и – снова возвращается. А во-вторых, общая культурная основа – это то, что будет склеивать отношения, если они дадут трещину. Вы можете поссориться из-за того, что кто-то что-то не так понял, совершил ошибку, или из-за чего-то, что произошло сейчас. Но у вас не будет поводов для спора на более фундаментальные темы.

Конечно, при желании вы еще можете припомнить друг другу все, что было раньше. Жена помнит все мои плохие поступки. А я ничего не помню плохого. Мне важно, на какую вершину человек способен взлететь. Вот как Бубка совершил свой рекордный прыжок (я видел его в полете и запомнил этот момент). А то, что он потом, может быть, упадет в пропасть, – что ж, такова жизнь. Главное, чтобы глубина пропасти была не больше, чем высота вершины.

Разумеется, есть какие-то вещи, которые я простить не могу, – прежде всего, это предательство: супружеская измена, предательство себя, своих идеалов, Родины. Например, мне было бы очень тяжело обнаружить, что кто-то из близких оказался «ватником». Но в моем кругу таких не нашлось, за исключением одного-двух не слишком близких знакомых (которые вызвали мое удивление). У меня довольно узкий и тщательно отобранный круг общения, в котором я могу не ожидать подвоха.

Вы как-то сказали, что в семье вы – «еврейская мама». И как это сказывается на сыновьях?

Так наш знакомый сказал, и жена с удовольствием на эту тему подшучивает. Я гиперопекающий родитель, и это не очень хорошо. Сыновья у нас более-менее самостоятельные, но это заслуга жены, она приучала их быть такими. Ярина умеет найти в отношениях с детьми правильную, доверительную интонацию, они знают, что всегда получат в ее лице единомышленника, друга, который поддержит и даст совет. Жена очень мудрая, и я стараюсь у нее этому научиться.

Хотя на самом деле люди ничему не учатся в браке, они просто со временем приспосабливаются друг к другу, чтобы не ранить, не задеть чувствительные точки, чтобы обоим было комфортно.

Да, о сыновьях. Мальчики мне помогали. Они – первые дети, которые слушали перевод «Гарри Поттера». Раньше я им всегда читал новую книгу вслух и по ходу дела правил. Дети очень чувствительны к фальши, их замечания часто оказывались полезными. Издатели братья Капрановы недавно сказали, что сегодняшний бум подростковой литературы – это моих рук дело: мол, выросли дети, которых я воспитал на наших книгах, приучил читать, и теперь они хотят продолжения. Мне приятно.

Расскажите, пожалуйста, как поэт Иван Малкович, первую книгу которого рецензировала и благословила сама Лина Костенко, когда ему было всего девятнадцать, стал издателем Иваном Малковичем?

Мне хотелось, чтобы Тарас, которому было тогда три года, читал хорошо изданные, качественные, красивые книги на родном языке. Да и вообще я всегда мечтал выпустить украинскую азбуку с ангелом на первой странице, на букве «А», а страницу с буквой «Ц» проиллюстрировать церковью. Но в советские времена это было невозможно. Реализовать идею удалось только в 1992 году.

Я одолжил полторы тысячи долларов у канадских друзей – отдал им потом пятьсот книжек, они продали каждую по десять долларов и тоже были довольны.

Печатать азбуку я решил на плотном картоне, чтобы маленьким детям было удобно читать. Ярина как-то встретила в Киеве моего земляка с Гуцульщины, который владел пунктом вторсырья – обменивал макулатуру на картон. Я выпросил у него в долг 25 тонн картона. Азбуку напечатали огромным – даже по нынешним временам – 50-тысячным тиражом, и она, к моей радости, неплохо расходилась. Отчасти потому, что украинцы решили поддержать свое, а отчасти благодаря тому, что я был своим в гуманитарных кругах – и как поэт, и как редактор отдела поэзии в издательстве «Молодь».

Помогло и то, что еще не развалилась книготорговая сеть и у меня были знакомые в данной сфере. В общем, это был коммерческий успех, и долг земляку я вернул на две недели раньше срока.

Логично было продолжить начатое. Так и случилось, что поэт Иван Малкович «умер» молодым, а появился издатель Иван Малкович. Лет семь я почти не писал стихов. В последние два года немножко прорвало, и теперь вы можете прочесть мои произведения в книге «Подорожник с новыми стихотворениями». Наверное, мог бы писать активнее, но с возрастом становлюсь более ироничным. Во мне всегда сидит ироничный Малкович, который, прищурившись, поглядывает на своего романтичного тезку и скептически улыбается. Малкович романтичный уже готов взяться за перо, но тот, второй, говорит: «Не спеши, что-то такое до тебя уже написано, в частности, Горацием. Что ты скажешь такого принципиально нового?» Так что я часто гашу в себе поэтические импульсы, а это примерно как грудное вскармливание: если мама перестает кормить, то молоко уходит.

Издательское дело отнимает все мои силы, но оно меня и вдохновляет, и делает счастливым. Я всегда мечтал поднять украинскую книгу на должную высоту, и вот мне представилась такая возможность.

Поначалу я издавал лишь несколько книг в год. Например, в 1992–1993-м вышло десять книг. В штате тогда было два человека: я и бухгалтер на полставки. Через пару лет я взял на работу художника Константина Лавро. Затем нанял водителя. Однажды вдвоем с коллегой нам пришлось разгрузить восемь тонн бумаги – и ничего, справились.

До какого-то момента мы издавали довольно дорогие книги с роскошными иллюстрациями Владислава Ерко и Костя Лавро. Но в 2000 году я решился на авантюру – выпустил серию «Міні-диво» тиражом один миллион шестьсот тысяч экземпляров по цене одна гривна. Нашлись партнеры, которые готовы были выступить спонсорами этого проекта.

Чтобы добиться нужного качества книг, я просто переселился в типографию. На третий день, вернувшись после двух бессонных ночей в издательство, поймал на себе любопытный взгляд дизайнера – оказалось, что за это время я заметно поседел. Переживал ужасно. Во время приладки печатного процесса за десять минут в брак ушли сотни килограммов бумаги. В типографии говорили, что меня легче убить, чем печатать мои книги. Сначала с кулаками кидались, потом, мне кажется, стали побаиваться. А что поделаешь, приходилось и орать на рабочих, и за грудки их таскать, чтобы добиться от них качественного результата.

я всегда мечтал выпустить украинскую азбуку с ангелом на первой странице, на букве «А». а страницу с буквой «Ц» проиллюстрировать церковью

Собственно, с тех пор мало что изменилось. Я по-прежнему не умею делегировать полномочия. То есть я с радостью бы их делегировал, но не могу найти таких специалистов! Надеюсь, они все-таки существуют, потому что я немного устал.

В издательстве я выполняю функции семи-восьми человек. Для начала, разумеется, работаю с авторами, от классиков до молодежи, стараюсь работать только с лучшими. О Лине Костенко говорят, что с ней очень сложно, а мне с ней как раз легко. Есть взаимопонимание. Она ведь меня знает с юности, она для меня – одна из тех людей, по которым я сверяю свои поступки. Если я сделаю вот так, что на это скажет Лина? Социальная ответственность перед таким людьми удерживает меня от ошибок. Я стремлюсь не совершать ничего такого, что в ее глазах выглядело бы плохо, недостойно. И в частности, я должен делать максимально качественный украинский продукт, никогда не опуская планку.

Кроме того, что я редактор, я работаю с художниками и дизайнерами. На одну иллюстрацию уходит по три недели, мы, случается, страшно ссоримся из-за творческих разногласий.

Потом сам занимаюсь версткой, форматирую текст. Для меня верстка очень важна, хотя такую скрупулезность оценят в Украине человек десять, не больше.

Текст вычитывают два корректора, но я собственноручно переношу правки в файлы. Если им доверять – в украинском языке останется несколько тысяч слов. Корректоры учились при Советском Союзе, они не знают многих старинных украинских слов, которые вымылись из языка, и думают, что это диалектизмы.

Потом выбираю бумагу, еду в типографию, чтобы контролировать качество печати.

Из-за того, что все правки я вношу сам, иногда случаются проколы. Помню, какая была трагедия, когда на девятой странице первого тома «Гарри Поттера» я обнаружил ошибку, которую сам и сделал, исправляя другую погрешность. На весь этот гроссбух это была единственная опечатка, но ведь в самом начале!

Мне не всегда удается каждую книгу довести до совершенства – иногда просто не хватает времени, но я стараюсь. По этой причине я не могу издать больше двадцати книг в год – ведь я каждую пропускаю через себя. Над «Антологией украинской поэзии» работали полгода, там 1300 страниц. Из-за этого пришлось отказаться от пяти других проектов.

Или вот презентации. Я их не очень люблю, делаю редко, но если уж устраиваю, то с размахом! Презентация первого украинского издания «Гарри Поттера», которую мы провели в полночь с 13 на 14 апреля 2002 года на Крещатике, в бывшем магазине «Мистецтво», превратилась в настоящее театрализованное представление с конкурсом двойников от канала «1+1». Первый приз достался мальчику, который, как позже выяснилось, родился в один день с Гарри Поттером. А конкурс среди взрослых выиграл телеведущий Игорь Слисаренко. За книгой стояли очереди! Представьте: очередь, ночью, на Крещатике, за украинской книгой! Раскупили около тысячи экземпляров.

А для презентации седьмого тома мы приобрели в США партитуру саундтрека к фильму, и президентский оркестр исполнил ее в Украинском доме. Поэтому я смеюсь, когда коллеги-издатели называют словом «презентация» какие-то плакаты или открытки. Для меня одно из самых важных правил жизни – лучше меньше, но лучше, а точнее, или хорошо – или никак. Иногда приходится отказываться от некоторых проектов, или тратить на одну книгу восемь лет, или продавать первые тиражи с убытком. Мне не так важны деньги, как качество и хорошие тиражи. Я горжусь, что «А-ба-ба-га-ла-ма-га» не раз входила в топ-10 лучших украинских брендов.

во мне всегда сидит ироничный Малкович, который скептически поглядывает на своего романтичного тезку

Похоже, свое издательство вы воспринимаете так же, как те вертепы в детстве, – все делаете практически вручную. С таким яростным перфекционистом, наверное, трудно работать.

Да, хорошее сравнение, мои книги – это мои вертепчики… Что ж, конечно, я требователен не только к себе, но и к другим. Остальные сотрудники должны быть многостаночниками, как и я. Все постоянно переключаются на разные задания. Людям поначалу трудно, на лицах у новеньких словно написано «ой, куда мы попали?». Но потом привыкают.

Авторы и художники, думаю, не прочь меня кокнуть, однако пока берегут, считают, что еще пригожусь.

Да что говорить, мне самому с собой сложно. Каждый раз, приступая к новому проекту, я почти уверен, что уж на этот раз точно не справлюсь, не сумею. Поэтому очень важно сделать все так, чтобы получить удовольствие, пусть даже оно продлится недолго, потому что потом начнется другая работа.

После выхода новой книги я расслабляюсь на пару дней, максимум – на неделю, и то если жена вытащит на отдых. Бывает, в последние недели работы над книгой я слышу в голосе Ярины такие нотки, что становится ясно: надо ехать с семьей отдыхать. Ведь мои родные постоянно видят мою согнутую перед компьютером спину.

В последние годы, на волне событий в стране, все украинское стало популярно. На издательском бизнесе это тоже наверняка сказалось?

Да, украинская книга продавалась в 2015 году на 83 % лучше, чем в 2014-м. Такие цифры меня приятно шокировали. Отчасти это связано с тем, что русская книга труднее заходит на рынок и украинская книга замещает ее.

Я рад, что в свое время приложил много усилий, чтобы украинская книга получила налоговые каникулы – российская книжка имела их давно, а украинская была вытеснена с рынка. Еще во времена президента Кучмы я, помню, целую неделю выступал в утренней передаче на канале «1+1», поясняя, почему украинской книге нужны льготы, обсуждались различные идеи и стратегии решения проблемы. Через неделю пришло письмо из администрации президента – мол, меня благодарят за активное участие и постараются принять во внимание мое мнение. Мы рассчитывали на отклик, но не на такой быстрый. Вскоре эти законы действительно приняли, они существовали во время второго срока президентства Леонида Кучмы, при Ющенко и даже Януковиче, а вот последняя власть все три налоговые льготы обнулила. Правда, потом все же вернула две из трех.

Я вовсе не против российской книги и не поддерживаю людей, принижающих русскую или какую-то другую культуру. Не унижай никого, делай свое так, чтобы оно было лучше! Выпускай такие книги на украинском, чтобы человек из сотни других книг на разных языках выбрал именно твою.

При этом государство должно поддерживать своих производителей. Например, если у нас есть права на перевод­ные книги, нужно поставить заслон русским переводам тех же книг на украинском рынке. Почему я должен бороться в Украине с русским «Гарри Поттером»? Английские и канадские книги не заходят в США и не продаются там. А у нас я должен бороться с российскими переводами на своей территории. При том что украинский перевод признан в мире одним из лучших, а книги стоят дешевле, чем российские, тем не менее в Украине покупают лишь до 60 % всех изданий «Гарри Поттера» на украинском, остальное – на русском. Есть стойкие люди, для которых, как и пресловутой тете Моте, «лучше быть изнасилованным, чем украинизированным». И тут недостаточно моих стараний, они капля в море. Чем больше людей, тем заметнее их усилия.

На последней выставке «Книжный арсенал» посол одного европейского государства сказал мне, что Украина постепенно становится «нормальной страной» в плане книгоиздания: у нас уже появилась бизнес-литература на украинском, постепенно заполняются все жанровые ниши, а не только область художественной литературы.

На всех наших книгах, которые издавались в России, написано: «Без права продажи в Украине» – не «на», а «в». Я учил маленьких россиян толерантности

Пока что мы не можем отказаться от российской научной литературы в таких сферах, как математика, физика, философия, искусствоведение, и особенно от их переводных книг в этих отраслях (в России их на сто порядков больше). Но если та или другая книга зарубежного автора переведена на украинский, то аналогичное русское издание не должно заходить на наш рынок.

Кстати, мне не раз предлагали продавать в Украине наши книги на русском языке. Но я отказывался, хотя это принесло бы хорошую прибыль. Для меня важнее другое. На всех наших книгах, которые издавались в России, написано: «Без права продажи в Украине» – не «на», а «в». Я учил маленьких россиян толерантности. Но с 2011 года наши книги в России не продаются. Я еще тогда учуял в воздухе московское мракобесие и не захотел, чтобы наши книги там издавались.

Мне не все равно, что продавать ради прибыли. Для меня самое важное – не заработать деньги, а добиться, чтобы люди начали читать по-украински. Однажды на адрес издательства пришло письмо от семьи, кажется, из Днепро­дзержинска. Этим людям кто-то подарил книгу «Улюблені вірші» и аудиокассету к ней. Ребенок слушал, выучил стихи наизусть и постепенно перешел на украинский, а вслед за ним – вся семья. Люди писали, что благодаря моей книге стали общаться в быту по-украински. Представьте: в Днепродзержинске! Я счастлив, что моя книга изменила чей-то взгляд на мир.

---

Впервые опубликовано в журнале “Караван историй” за июнь 2016 года