Хеди Ламарр: как дочь львовского банкира стала секс-символом Голливуда и изобрела Wi-Fi

9 ноября – день рождения Хеди Ламарр. У этой красавицы причудливая судьба – дочка львовского банкира, она прославилась как кинозвезда золотого века Голливуда, впервые в истории кино сыграла оргазм, а потом сделала открытия, благодаря которым мир получил Wi-Fi и мобильную связь.

“Караван историй” рассказывает, как сложилась ее невероятная жизнь, в которой был и побег из фашистской Австрии, головокружительный успех в кинокарьере, шесть мужей и технологические изобретения, помогшие союзникам победить Германию.

---

­

Быстро-быстро стуча каблучками, Хеди практически не замечала дороги. Из головы никак не шел разговор, состоявшийся получасом ранее в задних комнатах одной ничем не примечательной прачечной…

– …Дамочка, вы правильно делаете, что уезжаете, – собеседник неспешно дожевал зубочистку, придирчиво осмотрел измочаленную в лохмотья щепку и бросил ее на грязный пол. – Скоро здесь станет жарко, слишком жарко. И я имею в виду не прогноз погоды на будущее лето.

Хеди чувствовала себя неуютно в компании этого неопрятного хама, который уж никак не внушал доверия. И даже не делал такой попытки. Однако близкая и надежная подруга порекомендовала его (а ей, в свою очередь, другая близкая подруга) как «человека, способного решить все проблемы». К тому же Хеди прекрасно осознавала правоту собеседника.

Жизнь вокруг трещала по швам с ужасающей скоростью, и надежды, что все исправится само собой, совершенно не оставалось. По­хорошему, надо было убираться из страны пораньше, просто – стыдно признавать – она трусила до последнего, не хотела покидать славу и роскошь, к которым привыкла за последние годы.

Хотелось побыстрее закончить тягостную встречу. Пухлый конверт с наличными скользнул по замызганной столешнице и перекочевал в руки… м­м­м… Хеди даже мысленно избегала слова «уголовник», но «решение любых проблем» предполагало многое, в том числе и преступление. Впрочем, разве сейчас она сама не стала злостной нарушительницей закона?

Взамен на стол лег конверт вдвое больше и втрое тоньше, чем тот, который содержал плату за оказанные услуги.

– Здесь новые документы и билет на пароход «Нормандия», тоже на новое имя. У вас есть две недели, чтобы добраться во Францию, до порта в Гавре. Советую все­таки попасть на судно: нынешняя зима не располагает к плаванию. Когда будет следующее – черт его знает, – собеседник ухмыльнулся, воткнул в щель между пожелтевшими зубами новую зубочистку и без слов прощания выскользнул за дверь.

«Две недели – всего ничего. Вдруг не успею? А если не получится?» – эти отчаянные мысли преследовали Хеди весь путь домой. Только сбросив на руки горничной промокшую шубку и шагнув в уютную гостиную, она немного расслабилась. Буквально на несколько секунд. Взгляд скользнул по вычурному столику в центре комнаты и замер, зацепившись за новые предметы на нем. Хеди накрыло новой волной паники.

На столе красовался неимоверных размеров букет белых и алых роз – ее любимых. Подобную красоту в несезон сложно добыть и за большие деньги. Рядом – коробочка с вензелем известного ювелира. И записка.

Дрожащими пальцами она развернула надушенную бумагу: «Дорогая, не застал тебя дома. Надеюсь увидеть тебя вечером в опере. А затем нас ждет романтический ужин в «Континентале». Твой любящий и скучающий суп­руг Фридрих Мандль».

Ноги подкосились, и женщине, чтобы не упасть, приш­лось опереться о спинку дивана. Хеди боялась этого человека до приступов неконтролируемого ужаса: он никогда ничего не делал просто так, за каждым его шагом, за каждым словом скрывался хитроумный расчет.

Боялась, но не могла противостоять, а значит, вечером ее ждет опера и совместный ужин. И все это время она будет молить бога, чтобы подарки и записка оказались случайным совпадением, а не свидетельством того, что тайна раскрыта.

– Хеди, ты целый вечер напряжена и задумчива. И так и не поведала мне, где была, – слова источали участие и заботу, но рука супруга, весомо и надежно прижимавшая ее ладонь к столу, не оставляла сомнений: Фридрих не отступит, пока не получит ответа. Хеди с трудом хранила самообладание, чтобы не отдернуть руку, как от злобного насекомого.

В опере она находилась в центре внимания: то ее окружили поклонники, мечтающие получить автограф, то встретилась компания коллег по актерскому ремеслу, жаждущих обсудить представление и последние сплетни. Фридрих скромно держался на шаг позади, всем видом демонстрируя, как он, «обычный» промышленный магнат, гордится и восхищается знаменитой красавицей женой. Это могло обмануть кого угодно, но только не Хеди. Она знала его слишком хорошо.

Теперь в укромном закутке фешенебельного ресторана между ними не было ничего, кроме накрытого ажурной белоснежной скатертью стола. Официанты кружили где­-то там, на периферии зрения, едва заметными молчаливыми тенями.

– Итак? – Фриц снова напомнил о себе, уже более настойчиво, словно теряя терпение и намекая, что жена непростительно замешкалась с ответом на такой простой вопрос.

Мысли лихорадочно метались. Где­-то на задворках сознания всплыла услышанная когда-­то фраза о том, что полуправда – лучшая ложь.

– В районе Маргаретен. В приюте для детей­-сирот, – нашлась Хеди и поняла, что тут она не соврала – видела вывеску неподалеку от прачечной.

Фриц Мандль заметно поморщился: к обитателям рабочих районов он относился с пренебрежением и иначе, чем помоечным сбродом, не именовал, вопреки политике партии, к которой принадлежал.

– Ты же сам знаешь, благотворительность превосходно поднимает популярность. Люди боготворят благодетелей, – поспешила добавить Хеди.

– Но ты не взяла машину и личного водителя. И похоже, что репортеров тоже…

Да, тут он поймал на горячем. Как же выкрутиться?

– Понимаешь… Я хотела сначала сама, – Хеди нарочито смущенно улыбнулась, коснувшись щеки супруга (знал бы кто, какие усилия души для этого понадобились!). – Знаю, ты будешь ругаться, но хотелось побывать там инкогнито – посмотреть, оценить. Чтобы потом прийти подготовленной. Хороший репортаж обо мне и приюте значительно поднимет доходы, потому что пойдет на пользу репутации нашей семьи.

– А­ха­ха, все­таки я женился не только на красивой, но и на очень практичной женщине.

Господи, кажется, ее лицемерная улыбка прямо сейчас намертво въедается в кожу, врастает в мышцы, спаивавается с костями – и веки вечные будет растягивать губы в ответ на его мерзкий смех. Ударить бы, заставить замолчать… Но Фриц заметно расслабился: все, что касается увеличения прибыли, неизменно приводит его в благодушное настроение.

– А у тебя как дела, мой хороший?

– Отлично. Даже лучше.

Успокоившись, супруг с удовольствием оседлал своего любимого конька – заговорил о том, что жизнь­то налаживается:

– Все фабрики работают в четыре смены. День и ночь, день и ночь. Адольфу нужно больше военной мощи. Танки и вездеходы, пулеметы и винтовки. И знаешь, что я тебе скажу? Гитлер – великий, – нет, величайший человек в истории нашей нации. Отто Бисмарк по сравнению с ним мелкая букашка. Новый лидер вернет нам былую славу, поднимет с колен. Враги, которые смеялись над нами, навязали немцам постыдный мир, раздирали земли по кусочкам, зарыдают кровавыми слезами, признавая превосходство арийцев.

Хеди смотрела – и не понимала. Но не Фридриха – его разговоры не внове, хоть к ним и невозможно привык­нуть, – не понимала себя.

Не понимала, как коварное золотое божество смогло ослепить ее блеском драгоценностей и роскоши настолько, что четыре года назад она очертя голову ринулась под венец с этим богатым, уверенным в себе мужчиной с волевой челюстью. Идеальный образчик «нового человека», о котором толкуют его кумиры Гитлер и Муссолини каждый раз, когда бывают в их доме. А сейчас ее супруг небрежно, под бокал легкого бургундского, без всякого смущения рассуждает о судьбах сотен, тысяч людей и не морщится.

Разве о таком принце когда-­то мечтала маленькая девочка презренной нынче национальности?

«Деньги делают из тебя человека», – не уставал повторять ее отец. Эмиль Кислер родился в зажиточной еврейской семье во Львове, тогдашнем Лемберге. В Вену он перебрался, чтобы управлять одним из известных банков. Там же состоялась его встреча с Гертрудой Лиштвиц, известной пианисткой из Будапешта. Хедвига Ева Мария Кислер, а попросту Хеди, была единственным и обожаемым ребенком этой богатой пары, вращающейся в высших кругах.

Как многие дети из высшего общества, Хеди привыкла к тому, что любые ее прихоти исполняются. Кроме одной. Унаследовав от матери не только яркую внешность, но и артистический талант, девушка страстно мечтала попробовать себя на сцене. Только не музыкальной, а театральной.

К сожалению, в ее сословии классическая музыка считалась занятием благородным, а вот театр или, того хуже, кинематограф – уделом «падших женщин».

Любые разговоры о подобной карьере неизменно заканчивались скандалом. Отец выходил из себя – и на неделю, а то и на две, запрещал Хеди покидать дом: «Нечего шляться по кинотеатрам и забивать голову всякой дуростью!» Но как только срок домашнего заключения истекал, Хеди первым делом мчалась на очередную кинопремьеру. И однажды… просто­напросто не вернулась домой.

В шестнадцать лет красотка поступила в театральную школу, где ее заприметил немецкий режиссер Макс Рейнхардт. Признанный новатор в европейском сценическом искусстве, Макс неустанно находился в поисках талантов. С его подачи Хеди переехала в Берлин – блистать на театральных подмостках, но в начале 30‑х вернулась в Вену – ради карьеры киноактрисы.

Ее киношный успех оказался бурным и стремительным – от ничем не примечательных эпизодических ролей до героини первого порно-скандала в истории кинематографа.

В 1933 году свет увидел фильм «Экстаз» чехословацкого режиссера Густава Махаты. Десятиминутная сцена купания, в которой Хеди снялась полностью обнаженной, вызвала шквал протестов и негодования со стороны пуританской общественности. Более того, Хеди стала первой актрисой в мире, изобразившей на экране оргазм (чтобы он выглядел более впечатляющим, режиссер в нужные моменты колол ее шпилькой).

«Экстаз» немедленно запретили к показу во множестве стран, в других он демонстрировался в очень отцензурированном виде. Даже сам Папа Римский Пий XII не поленился выступить с осуждением «бесовского и развратного» произведения.

Тем не менее именно этот фильм свел Хеди с Фридрихом. Увидев прекрасную обнаженную нимфу, Мандль совершенно потерял покой и буквально стал одержим девушкой.

Роскошные ужины, наряды и украшения, корзины цветов – поток дорогих подарков не прекращался. Хеди льстило его внимание: Мандль был третьим в списке богатейших людей Австрии. Фриц был старше на четырнадцать лет, но ее это не смущало: тридцать два года – такой пустяк, мужчина в самом расцвете лет и сил.

Подливали масла в огонь и родители новоиспеченной звезды. Шокированные скандальной выходкой дочери, они изо всех сил старались вернуть ее в лоно благопристойности, поэтому оружейный магнат казался им наилучшим решением в данной ситуации. Естественно, когда Фриц сделал предложение, фрейлейн Кислер без колебаний согласилась.

Как сильно она ошиблась, Хеди осознала через пару месяцев. Одержимость Мандля не только не уменьшалась, а, наоборот, росла в геометрической прогрессии. Для начала Фридрих попытался выкупить все копии «Экстаза» из австрийского проката. Затем – запретил сниматься в кино. Изводил ее сценами ревности и контролировал каждый шаг.

Хеди понимала, что муж ее ломает – жестоко и беспощадно. А хуже того, у него начинает получаться. Она вздрагивала от звуков его голоса, боялась находиться с ним в одной комнате, а после исполнения супружеского долга многие часы проводила в ванной комнате, тщетно, до синяков и ссадин, пытаясь оттереть следы его прикосновений.

И все-­таки мысль о побеге пришла не сразу. Только когда Фридрих начал активно выказывать симпатии фашистским режимам, набирающим популярность в Европе, девушка окончательно поняла, в какую бездонную пропасть падает, связав жизнь с этим бездушным и беспринципным человеком. Но теперь она обязана сделать решительный шаг и все закончить…

«Через пару часов я сяду на поезд до Парижа. Все получится, – убеждала себя Хеди, вертя в руках пузырек со снотворным, – наверное, надо бы спрятать, но, впрочем, это уже не имеет никакого значения…»

На кровати в соседней комнате мирно похрапывала горничная Тильда.

– Искренне надеюсь, Фриц ничего тебе не сделает, – прошептала едва слышно. – И ты не слишком обидишься, что я позаимствовала твою одежду…

Планируя бегство, Хеди понимала, что ехать в поезде первым классом – опасно. Слишком велика вероятность встретить кого­то из знакомых. А вот скромная горничная, направляющаяся к новым хозяевам в Париж, не вызовет подозрений ни у кого.

Хеди оглянулась, окидывая прощальным взглядом место, которое четыре года называла домом, – сердце даже не екнуло.

У дверей терпеливо, как преданный пес, ждал маленький скромный чемоданчик – какой и подобает молодой благонравной девице из рабочего класса. Ну кто заподозрит, что между скромными нарядами прячутся драгоценности на внушительную сумму?

Честно говоря, Хеди с удовольствием оставила бы их в Вене – они напоминали о плохом. А еще больше хотелось швырнуть украшения Фрицу в лицо, но позволить себе такое расточительство женщина не могла: в последнее время Мандль скрупулезно контролировал ее траты, поэтому после оплаты услуг «того человека» и покупки билета на поезд денег не осталось.

«В конце концов, дорогие побрякушки можно считать компенсацией за бесцельно потраченные четыре года, – подумала беглянка. – Наверное, хорошо, что отец не дожил до этого момента. Он снова бы пришел в ужас от новой выходки своей непутевой дочери».

Хеди Кислер накинула куцее пальтишко вместо привычной теплой и дорогой шубки, подхватила чемодан и выскользнула за дверь. Впереди ее ждала новая жизнь, без Фридриха.

…Трансатлантический лайнер «Нормандия» поражал воображение. Инженерное чудо французских кораблестроителей законно носило титул самого большого судна в мире. И самого роскошного: интерьеры от лучших французских дизайнеров, светильники Lalique, зимний сад, теннисные корты и бассейны – настоящий дворец на воде.

Билет во второй класс (теперь понятно, почему он стоил целое состояние) давал Хеди возможность хоть мельком полюбоваться красотами, предназначенными для пассажиров экстра­класса. Но более всего ее прив­лекала прогулочная застекленная галерея, идущая вдоль всего борта корабля. С двадцатиметровой высоты открывался вид на бескрайние просторы океана, от которого захватывало дух.

Хеди ощущала, как ее охватывает совершенно детский восторг и практически позабытое пьянящее чувство свободы. «Пробежаться бы…  Раскинув руки и завопив от счастья», – замечтавшись, она сделала несколько быстрых шагов и немедля врезалась в нечто мягкое и сдавленно хмыкнувшее.

– Восхитительное зрелище, – жертва, как ни странно, не выразила недовольства таким непочтительным обращением – наоборот, чуть отступила и, склонив голову набок, с любопытством разглядывала виновницу столк­новения.

– Действительно, корабль великолепен, – Хеди, извинившись, улыбнулась импозантному мужчине за пятьдесят. – Сложно устоять.

– О нет, корабль, несомненно, хорош, но я о вас, – мужчина еще раз иронично хмыкнул, не отрывая взгляда от девушки. – Знаете, у меня навязчивое чувство, что я вас где-­то видел. Мы точно не знакомы?

В глазах Хеди мелькнул испуг, ладони моментально вспотели, и она инстинктивно выставила их вперед, словно в попытке защититься. Что, если Фридрих (добравшись до Парижа, она подала на развод) выследил ее и послал по пятам верных ищеек, которые за руки­ноги притащат взбунтовавшуюся супругу назад, в опостылевшую золотую клетку?

Близкое к истерике состояние Хеди незнакомец оценил мгновенно – приподняв шляпу, поклонился, достал из внутреннего кармана пиджака визитку и любезным тоном уточнил:

– Понятия не имею, что вас испугало, но я не причиню вам вреда. Мое имя – Луис Майер, и я один из владельцев кинокомпании «Метро-­Голдвин­-Майер» – наверняка вы слышали. Возвращаюсь из Европы, где искал новые лица для Голливуда. Однако, похоже, главное из европейских сокровищ стоит сейчас передо мной…

Контракт между Хеди и кинокомпаний был заключен прямо на борту «Нормандии». Луис Майер убедил девушку взять новую фамилию, чтобы избежать скандальных ассоциаций с «Экстазом». Так Хеди Кислер стала Хеди Ламарр – в честь звезды немого кино, носившей титул самой прекрасной женщины мира, Барбары Ла Марр.

Перебравшись в Голливуд, Хеди сразу начала активно и успешно сниматься. Каждый ее фильм становился сенсацией. Как утверждали критики, дыхание перехватывало, стоило ей появиться на экране.

Майер сделал большую ставку на молодую актрису, надеясь, что из нее выйдет вторая Грета Гарбо или Марлен Дитрих. Поэтому и роли для нее подбирались соответствующие – роковых красоток искусительниц, а парт­нерами были самые знаменитые и привлекательные мужчины той эпохи: Спенсер Трейси, Кларк Гейбл, Джеймс Стюарт.

Хеди получила все, о чем мечтала: успех, деньги, славу. Ее новый муж Джин Маркей боготворил Ламарр и их маленького приемного сына Джеймса.

И все-­таки Хеди не находила себе места. Половинка ее сердца, ее души осталась там, за океаном, в Европе, раздираемой сейчас огнем войны. Как бы она ни хотела забыть прошлое, оно не желало отпускать ее.

Мрачное удовлетворение принесло известие о Фридрихе Мандле. В Австрии началась серь­езная чистка среди приспешников Гитлера. Несмотря на свою лояльность, Фридрих также попал под раздачу. Адольф стремился сформировать идеально чистую, абсолютно верную себе нацию. Фриц, с его каплей еврейской крови по отцовской линии, в число «новых арийцев» никак не попадал. Потеряв часть состояния, Мандль, под угрозой смерти в конц­лагере, сбежал в Южную Америку. Впрочем, ума произошедшее ему не добавило: в Аргентине он сразу стал соратником Хуана Перона.

Хуже было то, что в нацистской Австрии все еще оставалась мать Хеди. Гертруда – чистокровная еврейка, для нее это стопроцентный приговор, и, возможно, только считаные дни отделяют несчастную от приведения его в исполнение. Хеди использовала все свои связи, все возможности, которые ей давало положение актрисы с мировой славой, чтобы устроить побег матери из страны и ее переезд в Америку. Но на сердце все равно было неспокойно. Сколько таких несчастных продолжало жить в ужасе и страхе, в ожидании неминуемой гибели. А она ничем не могла помочь.

Потрясением для нее стало и известие о затоплении английского эвакуационного корабля SS City of Benares, перевозящего около четырехсот человек, среди которых – почти девяносто детей. Это был один из первых случаев сознательного уничтожения гражданских суден с беженцами.

Прорыдавшись, Хеди задумалась, почему так получилось, и закопалась во всю техническую документацию, к которой смогла получить доступ.

Еще во времена жизни в Австрии Фридрих, в попытке тотального контроля, требовал, чтобы она присутствовала на всех его встречах с учеными и разработчиками вооружения. Фотографическая память и ум помогли Хеди по приезду в Штаты воспроизвести многие из этих наработок, подаривших Америке некоторое преимущество в войне с нацистами.

Конечно, правительство было весьма благодарно ей за это. Но ведь и сама Хеди была далеко не дурочкой, не безмозглым копировальным аппаратом.

Мало кто понимал, а, скорее, хотел понимать, что за красивым личиком голливудской звезды скрываются незаурядный ум и выдающиеся способности к точным наукам. До начала активных военных действий Ламарр уже владела несколькими патентами, такими как улучшенная система светофоров и таблетки, превращающие воду в газировку. Правда, последнее изобретение вышло не особо удачным. «Редкая гадость получилась, по вкусу похожа лекарство от похмелья», – смеялась Хеди.

Но все попытки присоединиться к Национальному бюро изобретателей и работать над военными проектами получали стандартную отговорку: «Да­да, мы очень ценим ваше участие, но вы будете гораздо полезнее, собирая деньги на благотворительность и продавая военные облигации».

Нет, что вы, она совсем не против приносить пользу своей стране и так.

Для этого был разработан целый спектакль. Сначала на сцену выходила Хеди, разговаривала со зрителями, а затем спрашивала, есть ли в зале солдаты? И среди леса поднятых рук указывала наманикюренным тонким пальчиком на Эдди Родса, моряка и ее партнера по шоу. После легкого флирта Хеди трепетно и с придыханием сообщала восхищенной публике: «Я обещаю поцеловать этого красавчика, если присутствующие приобретут достаточно военных облигаций». Всегда работало безотказно.

И все­таки Хеди была уверена, что своим умом, а не красотой она может сделать гораздо больше.

Как вспоминал потом Эдди Родс, ставший ее близким другом: «Изобретательство было ее всепоглощающим увлечением. В промежутках между съемками у Хеди оставалась масса времени, которое она не хотела тратить на праздное времяпрепровождение.

В доме была оборудована отдельная комнатка, в которой Хеди трудилась над реализацией своих идей. Да что там, даже Говард Хьюз, впечатленный ее талантами, одолжил парочку химикатов для работы над газировкой. Ну… той самой, что не удалась».

Принести порядок в этот хаотичный, бессмысленный и несправедливый мир было задачей ее изобретений. И после случившейся в Атлантике трагедии она поняла, как именно.

– Послушай, Джорджи, у меня есть идея! – обычно Хеди ворковала тем милым голосом, который приводил в экстаз зрителей, но сегодня она была слишком взбудоражена, чтобы сохранять нужную тональность.

Уперев руки в бока, она стояла перед Джорджем Антейлом, авангардистским композитором, который жил по соседству и с которым ее объединяла любовь к Европе, музыке и возмущение происходящим на Старом континенте.

– И? – Джордж был осторожен, ведь с Хеди ничего нельзя знать наверняка: то ли сейчас она разразится гневной тирадой в адрес идиотов, сидящих в правительстве, то ли расскажет о бедственном положении несчастных в Лондоне либо попросит сочинить сюиту к новому фильму.

– Я знаю, в чем проблема с радиосвязью! – она торжествовала.

Ну вот, опять… Помощь военным стала для подруги навязчивой идеей. Джордж, признавая за Ламарр некоторую гибкость мышления, все же не верил, что эта прекрасная женщина может предложить лучшим умам Америки нечто действительно достойное.

– Дело в частотах, по которым передается сигнал, – не унималась Хеди. – Понимаешь, по открытым каналам идет все, даже секретные сообщения. Ничего не стоит их перехватить, расшифровать и перенаправить. А что, если сделать частоту прыгающей, разделенной на части? И вся эта какофония будет известна лишь отправителю и адресату! Понимаешь, частота – как нотная запись. Если нет цельной партитуры, врагу достанутся в лучшем случае только крохотные фрагменты. Но воспроизвести или изменить все произведение он не сумеет.

– А знаешь… – Антейл призадумался.

В чем­то Хеди говорила дело. По крайней мере, применить музыкальные навыки в совершенно другой области было бы занимательно.

– Садись и расскажи подробнее.

Спустя два года Антейл и Ламарр представили свой проект американскому правительству. Военные восхитились, вежливо поблагодарили изобретателей и выдали патент под номером 2 292 387 и с названием «Секретная система связи». А затем отказались от использования, посчитав реализацию чересчур сложной. Хеди была в отчаянии, ведь ей так хотелось принести пользу.

К изобретению Штаты вернулись только в 60‑е годы, во времена Карибского кризиса. А еще спустя несколько десятилетий наработки Ламарр легли в основу принципов мобильной связи, Bluetooth и Wi­Fi­-технологий. Ведь придуманная ею теория «прыгающих частот» позволяла людям свободно общаться, делиться информацией, не опасаясь, что им помешает кто­то посторонний.

Однако все это случится гораздо позже. А сейчас, во времена Второй мировой, Хеди не оставалось ничего другого, кроме как вернуться к актерской карьере, занимаясь изобретательством исключительно для души.

Хотя и съемки в кино ее вскоре перестали радовать. Режиссеры по-­прежнему предпочитали эксплуатировать образ роковой красотки, оставляя Хеди мало пространства для маневра.

К тому же с годами она не становилась моложе. Страх потерять привлекательность стал ее навязчивой идеей, настолько сильной, что Ламарр рискнула сделать несколько радикальных пластических операций в попытке вернуть ускользающую красоту.

«Нет зрелища унылее, чем престарелая красавица», – с грустью заметила Хеди, глядя на свое отражение в зеркале. Как она ни старалась молодиться, возраст брал свое. И в 1958 году она решила уйти с большого экрана.

А через несколько лет Хеди, и без того не слишком общительная, пожелала разорвать остатки связей с миром и удалиться в свое поместье во Флориде. Это решение сов­пало с ее последним, шестым разводом – с Луисом Боисом, по иронии судьбы ее адвокатом в предыдущих трех, и выходом ее псевдо-автобиографии «Экстаз и я».

Соавтор, написавший большую часть книги, – сама Хеди не интересовалась литераторством, – сделал ее нимфоманкой, а кроме того, выдумал еще кучу нелицеприятных вещей. Пришлось судиться с издательством.

Откровенно говоря, наедине с собой она чувствовала себя превосходно. Никто не склонял ее к своему мнению, не ждал, что она будет играть роли, навязанные социумом, никто не искал в ее поступках подвоха, не рылся в грязном белье.

Все, что ей требовалось, было под рукой. Ну а для общения с детьми, немногочисленными друзьями и парочкой юристов вполне хватало телефона.

Хеди Ламарр благополучно забыла о мире, но мир, как ни странно, не забыл о ней.

– Мадам, вам письмо. Не похоже, что оно от адвоката, – экономка вертела в руках большой коричневый конверт. – Отправитель – какие­то Electronic Frontier. Никогда не слышала…

– Что же там, читай поскорее, – с возрастом Хеди практически ослепла и стала почти беспомощной в некоторых вопросах.

В конверте оказалось приглашение на церемонию награждения Pioneer Award. Спустя полвека после изобретения «прыгающих частот» ее работа была оценена…

Ехать туда Хеди наотрез отказалась, взамен послав организаторам трогательное аудиосообщение: «Надеюсь, вы себя чувствуете так же хорошо, как и я. Ведь все в моей жизни оказалось не напрасно». А еще спустя некоторое время день ее рождения, 9 нояб­ря, в некоторых германоязычных странах официально стал Днем изобретателя. Хеди могла быть счастлива.

Однажды она сказала своей дочери Дениз: «Быть гламурной красоткой – легко. Все, что необходимо, – не меняться и выглядеть глупенькой. Но красота все равно уходит, как ни старайся. А вот ум и твои дела – остаются». И в отношении Хеди Ламарр это чистая правда.

---

Впервые опубликовано в журнале “Караван историй” (ноябрь 2016)

Фото – Getty images

Смотрите также:

Единственная счастливая любовь Одри Хепберн

Почему актрису Лорен Бэколл назвали последней легендой Голливуда

Еврейская свадьба Мэрилин Монро: опубликованы редкие видеозаписи