Гэри Олдмен: пять браков, алкоголизм и cамая главная роль

Это было практически филигранное режиссерское решение – сменить обстановку. В клубах дыма они обнаружили сходное чувство юмора, увлечение модой и музыкой. Количество схожего настораживало и радовало одновременно. Было ощущение, что они знакомы тысячу лет, но по какой­то причине давно не виделись. Внутри Джо ликовал, чувствуя, что Рубикон перейден: все получается, Олдмен будет сниматься.

Режиссер увидел в Гэри все то, что хотел бы увидеть и в Черчилле, и то, что казалось ему, издалека наб­людавшему за его карьерой, неочевидным – ум и мудрость, британское чувство юмора с типичной искоркой в глазах, расслабленность и наполненность жизнью. А главное, попыхивая сигаретой, рядом с ним стоял добрый, улыбчивый и милый человек. То есть полная противоположность тому, о чем мог подумать каждый, увидев Гэри в роли злодея, которых он сыграл предостаточно. Оказалось, что Джо тоже был в плену этого стереотипа.

Перед тем как вернуться в ту же гостиницу на завтрак, Гэри озвучил ряд важных моментов, без которых подготовка к роли невозможна. Кроме того, что ему нужен был историк, специалист по Уинстону, чтобы сориентировать, какие книги прочесть, а также посещения квартиры Черчилля, чтобы почувствовать атмосферу, в которой тот жил и работал, посидеть за его столом и в кресле, был еще один неожиданный пункт – преподаватель по вокалу.

Гэри объяснил, что ко всем ролям он в первую очередь готовится на слух – пытаясь уловить, как «звучит» герой. И дело не только в голосе. «Это что-­то про состояние души», – говорил Олдмен. Такие исследования он проводил и для роли Дракулы в одноименном фильме Френсиса Форда Копполы, и для сумасшедшего копа в «Леоне», и для Жан­-Батиста Эммануэля Зорга в «Пятом элементе» Люка Бессона, отправной точкой для которого стал голос… кролика Багза Банни.

Увлечение классической музыкой в детстве, одержимость одновременно Шопеном и The Beatles, а также всей джазовой культурой и идеальный музыкальный слух помогали Олдмену находить нужную тональность.

Ему придется найти голос Уинстона, чтобы он не звучал как пародия или имитация. Не как шуточный розыгрыш сына голосом Де Ниро, который всегда с трудом просыпается, поэтому папе приходится придумывать все более забавные методы, чтобы его разбудить, а чтобы с помощью голоса премьер­министр стал живым, настоящим. Человеком, а не символом. Человеком, которого знают все благодаря тем вдохновляющим речам, что он писал и произносил, но и не знает до конца никто.

Педагог быстро был найден, и занятия начались. Для того чтобы репетировать в своем лос­анджелесском доме, Гэри нужна была хорошая акустика, и он обнаружил ее в холле, прямо у лестницы, ведущей на второй этаж.

– Мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах, на суше, мы будем драться в полях и на улицах, мы будем биться на холмах, мы никогда не сдадимся… – на последней фразе знаменитой речи его голос был слышен уже на весь дом.

Было раннее утро субботы. Дверь комнаты, находящейся рядом с лестницей, осторожно приоткрылась. В проеме появились двое: Галли и его младший брат Чарли. Гэри, величественно и неподвижно стоящий в пижаме перед сыновьями, смот­рел вверх.

– Папа, порядок? – взволнованно спросил Чарли.

– Порядок, конечно, – ответил за отца Галли.

Олдмен надел очки и внимательно оглядел ребят с ног до головы.

— Что вы там уже затеяли, а? – спросил он, заметив в руках мальчишек кисти для рисования.

Переглянувшись и изобразив совершенно невинный взгляд, оба в мгновение ока скрылись за дверью.

– Так… Я не понял, – он было сделал шаг по направлению к двери, чтобы узнать, по какой причине не было ответа на заданный отцом вопрос (хотя, конечно, больше было любопытно, что они рисуют), как услышал мягкий голос Жизели из кухни.

– Гэри… Можешь подойти на минутку?

И он не мог ей отказать. Ведь это была Жизель Шмидт, арт­­куратор и писательница, его любимая женщина, которой он собирался сделать предложение руки и сердца. Заключить брак в пятый раз в своей жизни. И в последний.

– Ты поняла, да? Хлопнули дверью прямо у отца перед носом, – начал он спокойно, но, постепенно закипая, теат­рально стал трясти сценарием перед собой. – Нет, я сейчас пойду… Ну это ни в какие рамки! Кто их воспитывал? Безоб­разие… А, это я был. Ну вот, сам теперь пожинаю. Ты видишь, как я пожинаю плоды собственной воспитательной работы?

Жизель обхватила его лицо обеими руками, они рассмеялись. Она обожает наблюдать за самой великой и искренней любовью в мире, которую ей приходилось видеть, – его любовью к сыновьям.

– Выйду­ка я на воздух, порепетирую, – сказал Гэри, положив сценарий на кухонный стол. – А потом что­-нибудь сварганю на завтрак.

Он вышел на крыльцо, чтобы обойти дом по часовой стрелке, как делал всегда, когда нужно было поработать над ролью. Сложил руки за спиной, сгорбился и решительно двинулся вперед, отчетливо и громко произнося вслух: «Мы будем драться на побережьях, мы будем драться в портах…» Он шел, но мысли о том, что же там все­таки рисуют сыновья, отвлекали. Обойдя дом один раз, остановился у крыльца и направился к двери. Подойдя к комнате Галли, постучал.

– Покажите, – потребовал он, войдя внутрь, и ребята расступились перед мольбертом.

На картине был наполовину законченный солнечный морской пейзаж с кораблем, покачивающимся на легких волнах.

– Потрясающе… – тихо произнес Олдмен и обнял обеими руками сыновей за шею, хотя те были уже на голову выше его. – Это прекрасно. Продолжайте.

– Спасибо, пап… – улыбнулся Чарли, а Галли уточнил: – Завтрак скоро?

– Сделаю несколько кругов вокруг дома. Нужно именно сейчас. Десять минут. И потом сразу будет…