Именно потому, что у нее не вышло воплотить свою мечту, мама отдала меня в музыкальную школу-семилетку, которая тогда была в Ирклиеве (она давно закрыта, к сожалению). Каждый день я пешком проходила по пять километров. Нравилось фортепиано, мне даже сулили карьеру пианистки, я и сейчас с удовольствием играю. Но все-таки больше привлекало пение.

Лет с девяти-десяти я начала выступать в хорах и разных музыкальных коллективах. Серьезно готовилась к смотрам, областным и республиканским конкурсам. Мы пели «Сейчас наша вахта у школьной доски», «Олень», песенку о Золушке, «Одна снежинка»… Мама всегда любила песни из кинофильмов, напевала их, поэтому я знала их с детства. Тогда больше по телевизору и смотреть-то было нечего: два-три канала, черно-белая картинка, старые советские ленты.

Читайте также: Лариса Кадочникова о безумной любви и вечной молодости

Когда подросла, пела в школьном эстрадном ансамбле. «Старая мельница», «Мастер и Маргарита»… Мы выступали не только в школе, но и на вечерах в Доме культуры. Один из мальчиков-гитаристов был в меня влюблен. Играл мне песни Цоя. Тогда я нравилась трем ребятам. Записки подкидывали в портфель…

Сама я тогда ни в кого не была влюблена, если не считать Цоя и Юры Шатунова. Да и папа отсеивал ухажеров. Гулять со мной имел право только тот, кто сможет подтянуться тридцать раз на турнике, поднимет гири. У нас во дворе стоял турник, были гири, штанги. Некоторые кастинг так и не прошли.

Людмила Монастырская
Музучилище имени Глиэра, «Утоплена», 1993 г.

Гулять меня отпускали, конечно, но только после того, как сделаю уроки и позанимаюсь два часа музыкой. Мама должна была расписаться в моем дневнике и ни за что не ставила подпись, если я сидела за инструментом хоть на пятнадцать минут меньше.

Еще в последнем классе музыкальной школы мои наставники (супружеская пара Фурса, Сергей Михайлович и Галина Ильинична, он – баянист, она – дирижер-хоровик) привезли меня в Киев на прослушивание к Ивану Игнатьевичу Паливоде, который тогда был завкафедрой музыкального училища имени Глиэра и воспитал целое созвездие блистательных оперных исполнителей. Я тогда мечтала об эстрадном отделении, но спела украинские песни «Ти до мене не ходи» и «Місяченько». Иван Игнатьевич послушал и воскликнул: «Какая эстрада?! Она будет учиться на классическом отделении. Беру ее к себе в класс». И несмотря на то что на вокальное принимали только после окончания средней школы, а я закончила девятый класс, меня в виде исключения допустили к экзаменам, а потом и зачислили в училище.

Я очень благодарна Ивану Игнатьевичу, что он сразу распознал тип моего голоса – лирико-драматическое сопрано. В быту у меня низкий тембр, и все думают, что это меццо-сопрано. Если ошибиться в определении голоса певца и давать ему партии, например, для меццо, когда на самом деле сопрано, то голос можно вообще потерять, придется долго восстанавливать. Читала, что так случилось с Соломией Крушельницкой.

Вы, домашняя девочка, приехали в Киев в пятнадцать лет, чтобы учиться музыке. И как вас встретила столица? В общежитии от тараканов, наверное, бегали?

Ой, общежитие стало моим кошмаром. Я действительно очень домашний человек. Люблю родные стены и своих близких, семью. У нас не было никаких склок и ссор, мы с братом очень дружили, в доме всегда царили порядок и чистота.

Людмила Монастырская
У рояля, музучилище имени Глиэра, 1990 г.

И после этого я очутилась в общаге! Когда увидела таракана, не поняла, что это. Подумала, какой-то безобидный жучок. Забитые мусорные ведра на кухне, коридорная система, один душ на весь этаж, краны не закрываются, воду горячую постоянно отключают. А у меня были волосы по колено. Представляете, каково их мыть холодной водой? Но, ничего, как-то справлялась, здоровье было крепкое.

На еду мы скидывались – покупали консервы или сухой паек, готовили супчик, картошку c тушенкой. Родители постоянно передавали сумки с продуктами.

В комнате жили втроем: классическая пианистка, джазовая пианистка и я, вокалистка. Но девочки иногда менялись, подселяли других.

В нашем общежитии были еще студенты циркового училища и института культуры. В коридорах вечно накурено, да и в комнате дымили. Однажды к нам зашел Паливода (некоторые уроки проходили прямо в общежитии, на цокольном этаже были классы), а мои соседки курят! Мы чуть со страху не умерли. У Ивана Игнатьевича глаза расширились, он жутко рассердился.

Я сильно скучала по дому и регулярно ездила в Ирклиев, благо ходил прямой автобус. Иногда приходилось брать билет без места и четыре часа стоять, держась за поручень. Но ездила постоянно, раз в неделю или хотя бы в две. Летом ходила на пляж, загорала, поэтому в конце июня однокурсники были уверены, что я уже съездила на море. Бегала и на дискотеки – мне очень нравилось танцевать…