Марк Шагал: художник, который умел летать

Петербург оказался совсем не таким, каким Марк рисовал его в своих мечтах. С одной стороны, еще более величественным, выверенным в каждом сантиметре дорог и домов. А с другой — негостеприимным. Промозглая сырость все норовила забраться под одежку не по погоде, добраться до самых костей, чтобы четко дать понять: хлипким чужакам здесь не рады.

Шагалу временами казалось, что монументальные здания, которыми он так восхищался, хотят задавить его своим пафосом, они предназначены для гигантов духа и мысли, а не для обычных людей. Да и питерцы выглядели не так чтобы дружелюбными, им дела не было до приезжего парнишки из далекого Витебска.

Это дома все его знали, здоровались, справлялись, как здоровье матушки и батюшки, а здесь по ногам протопчутся, толкнут, грязью из­-под каретных колес обольют - и не извинятся, а вдогонку еще и обложат отборнейшей бранью.

Еще одним разочарованием для Шагала стала Императорская Художественная академия. Он-­то планировал поступить в нее, как и его любимый учитель Юдель Пэн. Однако несмотря на некоторые изменения, которые академия претерпевала на рубеже столетий, она все еще, по мнению Шагала, оставалась местом абсолютного консерватизма. Учиться мастерству батальной живописи или клепать эпичные шедевры на тему европейской мифологии у него не было никакого желания.

От всего этого искусства, втиснутого в жесткие рамки академизма, зубы сводило от тоски. В самом деле, господа, ХХ век на дворе. В Европе буйным цветом цветет постимпрессионизм, экспрессионизм, модерн; первые шаги делает кубизм — а «эти вот» в Академии все лошадок с героическими всадниками вырисовывают. И так десять лет подряд.

Как-­то раз один из питерских приятелей показал Шагалу объявление в газете: идет очередной набор в Рисовальную школу при Обществе поощрения художников.

Общество поощрения художников не могло похвастаться такой богатой историей, как Академия художеств. По большому счету, в начале ХІХ столетия его учредили в качестве благотворительной учебной организации для неимущих талантов, в том числе и из крепостных. Основной задачей школы при Обществе была подготовка мастеров для декоративно-­прикладной промышленности или учителей для провинциальных учебных заведений.

Даже позже, когда император взял школу под свой протекторат, она все равно считалась заведением нижнего звена с очень скудным набором предметов. Для плебеев, которые никогда не создадут ничего гениального, и чей удел - максимум провинциальное признание.

И все же Марку Шагалу повезло. В год его приезда в Санкт­-Петербург главой Рисовальной школы стал Николай Рерих. Молодой, но опытный, с классическим образованием, но открытый к новым веяниям, Рерих не стремился вдолбить в головы учеников правила, а поощрял самовыражение.

Когда Шагал рискнул придти в школу со своими работами, ему не пришлось сдавать вступительные экзамены. Художественная комиссия во главе с Рерихом однозначно постановила: принять сразу на третий курс. Еще одним неожиданным, но невероятным бонусом к поступлению стало освобождение от оплаты за обучение. Государственное финансирование предполагало такой вариант для самых талантливых учеников.

Марк не чуял ног от радости. Возможно, он никогда не сможет похвастаться академическим образованием, но ему и не придется в ближайшее время в унижении возвращаться домой, ловя на себе сочувственные взгляды соседей и выслушивая бесконечные подколки от родни.

Город больше не казался чуждым, наконец он начинал обретать черты нового, но уже понятного и привычного дома.

Уютней в Питере Марк себя почувствовал, когда влился в ряды витебского землячества. Он даже не подозревал, сколько молодых соотечественников нынче пытаются найти свое место в столице.