Христина Соловий: “Я была в отношениях с мужчиной старше более чем на 10 лет”

Когда в 2013 году на шоу «Голос країни» Святослав Вакарчук со слезами на глазах развернулся на душевное исполнение лемковской песни «Горе долом», он, наверное, никак не ожидал увидеть на сцене милую миниатюрную девушку. Потомок гордых горных жителей Карпат – лемков, Христина Соловий поет так щемяще, что кажется: слушаешь историю своего лучшего друга, остаться равнодушным к которой невозможно.

Присоединяйтесь к нам в Facebook, Twitter, Instagram — и всегда будьте в курсе самых интересных новостей шоубиза и материалов журнала «Караван историй»

Сегодня на счету молодой певицы песня «Тримай», которую называют одой всех влюбленных, альбом народных лемковских песен в рок-­аранжировке «Живая вода», новый сингл Fortepiano из будущего альбома. И уже этой осенью выходит новая пластинка “Любий друг”, которая откроет новую Христину Соловий.

Мне никто никогда не говорил, что я должна заниматься музыкой. Мне просто казалось, что музыка — это еще один орган, которым я чувствую мир. Странно было узнавать и понимать, что какие-­то дети не имеют слуха или голоса, что не все люди поют. В моей семье пели все, и я думала, что так и должно быть. Почти все родные занимались музыкой. Дома постоянно звучали разговоры о музыкантах, о песнях, о хоровых коллективах…

Мама и папа познакомились во время учебы во Львовской консерватории. Мама сейчас работает в хоровой студии «Жайвор» во Львове. Папа долго был в Канаде и работал не по профессии, сейчас вернулся и тоже хочет снова петь в хоре, как раньше — он был солистом капеллы «Трембита» во Львове. Мы с братом, фактически, первые в семье, кто не получил музыкальное образование. Я — филолог.

Никогда не забуду свой первый визит во Львовский оперный театр. Мне было три года, но я запомнила это на всю жизнь. Балет «Щелкунчик» стал первым серьезным эмоциональным музыкальным потрясением. Величественность искусства меня тронула до глубины души. Конечно, в том возрасте еще не возникают мысли, чем ты хочешь заниматься в жизни, но, думаю, именно это событие стало точкой отсчета.

Я никогда не хотела узаконивать свои отношения с музыкой высшими учебными заведениями. Она просто всегда была частью меня. К тому же, не думаю, что петь можно научить. Я, например, пою неправильно. Пою от сердца, игнорируя всякие законы и общепринятые правила для вокалистов, которыми я пользовалась только на уроках хорового пения в музыкальной школе, а потом в хоре. Это в определенной степени мешает, но в то же время помогает. Потому что чем меньше ты знаешь, тем больше есть места чему­-то настоящему выйти изнутри.

Помню, как мы ездили к моей лемковской родне в Самбор. Своего двоюродного деда Ивана Скробала я до сих пор считаю самым крепким из лемков, которых мне довелось знать. Он руководил отделом культуры в Самборе. Очень мне запомнились наши семейные посиделки, которые всегда заканчивались пением. Не таким, как сейчас: все напиваются и начинают горланить. Мы пели многоголосьем. Садились все — стар и млад — и пели. И, наверное, это во мне где­то отложилось и потом проросло, когда я в семнадцать лет захотела петь во взрослом хоре «Лемковина».

«ДИДО»

Мой родной «дидо» по маме имел очень прямую национальную позицию, с которой в то время сложно было жить. Особенно учитывая его характер: он никак не хотел это скрывать. Тогда любые проявления национальной принадлежности резко пресекались. Ну, сами знаете, что такое КГБ. Все закончилось очень грустно: ему сначала делали предупреждения, а потом… Я на самом деле не хочу об этом говорить, потому что это наша семейная трагедия: он умер в 36 лет. Его фактически сжили со свету. Очень негуманным методом. Хотя он никогда не культивировал свое лемковское происхождение. Но именно он и есть то единственное звено, которое соединяет меня с лемками.

Я очень хотела иметь деда всегда. И… Не было его… Бабушка моя — галичанка. А «дидо» в четырехлетнем возрасте был репатриирован СССР в 1946­м году вместе с еще тысячами лемков на территорию Украины из Польши. Люди тогда четыре месяца жили под открытым небом на возах. Я это все знаю из рассказов бабушки и мамы. Про некоторые особенности личности деда мне рассказывала мама, поэтому я могу себе представить, каким он был. Когда он водил мою бабушку знакомить со своими родителями, говорил: «Ольга, ти не бійся, бо мої зараз будуть трошки по­-німецьки говорити». То есть на лемковском диалекте, к которому бабушка не была готова. Ну, вы же слышали мой альбом «Жива вода»? Там не все понятно и не все так прозрачно, как в каком-­нибудь бойковском говоре.

У деда был непростой характер. Бабушка рассказывала, что когда он еще учился в школе, учителя по истории арестовали за рассказы о событиях, о которых нельзя было говорить. И они втроем с друзьями давали показания в пользу учителя. То есть его сопротивление системе началось в очень раннем возрасте. Но, понятно, когда появилась семья — жена, дочь (моя мама), он стал немножечко более осторожным. Но все равно полностью искоренить упрямство — а это очень лемковская черта, которая и мне, и брату, и маме передалась, — невозможно. Но должна сказать, что именно лемковского культа в моей семье никогда не было.

Прадед мой был псаломщиком и регентом (дирижером церковного хора) — я считаю, что это тоже имеет отношение к музыке, потому что он пел в церкви. Окончил духовную семинарию в Перемышле и дьяковал на три сельские парафии на Львовщине в Яворовском районе. Я его только на фото видела. Как и прабабушку. Если отбросить все и оставить только факты, то получается, что я никогда никого не знала из своих предков, но чувствую с ними очень сильную связь — ментальную и эмоциональную.