Но как получилось, что вы в двенадцать лет выступали в ночном клубе?

Я выступала на разных мероприятиях в своем родном Симферополе. И кто-­то из клуба меня заприметил. Я исполняла украинские песни в современных обработках, и для Крыма это была экзотика. К тому же ребенок… Как я потом поняла, многие приходили в это заведение именно ради меня – послушать, как «малая» поет украинский фольклор.

Обычно я открывала вечер, а потом папа забирал меня домой. Я там видела много такого, что двенадцатилетние девочки обычно не видят, – например, у меня была одна гримерка с двумя братьями-­стриптизерами, и я иногда помогала им застегивать костюмы. (Улыбается).

Наде 12 лет, 2002 г.

Как-­то раз я шла с одноклас­сницами по улице, а навстречу – мои «друзья» из клуба. Ребята поздоровались: «О, привет, Надюха!» Девочки удивленно спрашивали: «Кто это такие? Какие-­то взрослые дядьки… Откуда ты их знаешь?» А я рукой махнула: «Да так, стриптизеры из клуба “Альбион”». (Смеется).

Я воспринимала все как должное. Это была просто работа – интересная и хорошо оплачиваемая. В двенадцать лет у меня было не менее пяти концертов в месяц, за каждый мне платили по сто долларов, и это были большие деньги по тем временам, тем более для ребенка. Я наслаждалась положением востребованной артистки, и мне нравилось, что я приношу деньги в дом.

У нас кормилицей была мама, папа получал только пенсию, поэтому моя зарплата была хорошим вкладом в семейный бюджет. В основном я тратила свои деньги именно на подарки родителям и одежду для себя. Со своего первого гонорара в две тысячи гривен – серьезные деньги по тем временам – я купила маме шубу. Ей только немного пришлось добавить. Мама с удовольствием ее носила и всем хвасталась, что это подарок дочки.

Мы с мамой обожаем шопинг. Папа знал, что воскресенье – это наш день: каждое воскресенье в девять утра мы отправлялись на центральный рынок и возвращались в шесть вечера. Причем за весь день могли купить только одну вещь – шарфик, скажем, или шапочку. Это был наш ритуал, любовь к одежде  нас объединяла. Наша семья жила в обычной квартире, у нас не было дорогих вещей, но мы много тратили на одежду, даже иногда от папы скрывали, сколько именно. Примеряли, крутились перед зеркалом, звали его полюбоваться, но о ценах молчали, а он и не спрашивал.

В двенадцать-­тринадцать лет я одевалась очень странно: рэперские камуфляжные штаны, грубые «гриндерсы» лимонного цвета, красила волосы. Сейчас я понимаю, что выглядела гадким утенком и волосы были бы лучше без всякого окрашивания, но тогда я хотела быть «в тренде». В школе меня считали крутой, подражали мне. И мама полностью одобряла поиски стиля.

2017 г.

В то время сложно было купить хороший концертный костюм, и однажды мама собственноручно расшила мне юбку бисером. Мы купили белое боди и белые сапожки, а юбку мама вышила традиционными народными узорами. Потратила четыре месяца – и не зря: все вокруг считали, что это дизайнерская вещь, юбка весила три килограмма! Я долго выступала в этом костюме, пока он не стал совсем мал. Однажды я как­то неловко повернулась или слишком глубоко вдохнула, «липучка» на юбке расстегнулась, и я осталась на сцене в одном боди. Но ничего, допела! (Смеется.)

Наша с мамой шопинговая болезнь продолжается и по сей день. Правда, мама приезжает в Киев редко, а теперь еще реже, потому что из Крыма сложно приехать. Но если у меня выходной, мы на целый день отправляемся по магазинам. И Вова (Владимир Дантес, муж Нади. – Прим. авт.), как когда­то папа Леша, говорит: «Я все понял, даже не буду пытаться составить вам компанию». В последние полтора года я так занята, что мама во время своих визитов видит меня только утром и ночью, когда я возвращаюсь со съемок и концертов. Иногда приглашаю ее на съемочную площадку – посмотреть, как мы работаем.