Хоакин Феникс и Руни Мара: любовь вне стандартов

Первая неделя съемок прошла напряженно. Хоакин требовал полного участия режиссера в процессе создания его роли, а Руни вела себя иначе. Она была полностью уверена, что ей надо играть, ей не нужны были указания от режиссера, и Феникса это интриговало. Мара точно знала, когда сыграла хорошо (он­то вообще, с его точки зрения, никогда хорошо не играл), и что нужно, чтобы стало еще лучше.

Много съемок проходило на натуре, и как только режиссер кричал «Стоп! Снято!», Руни и Хоакин надевали на свои костюмы темно­синие пуховики, закуривали по сигарете, и уходили вдвоем бродить по выцветшим после жаркого лета склонам. И говорили, говорили, говорили.

Вернее, к своему собственному удивлению, молчунья Руни вдруг тоже говорила, болтая без умолку и рассказывая ему о себе все, что, возможно, до этого не рассказывала никому. Начала она с признания.

— Ты знаешь, я ведь тебе тогда соврала… Хотя я ненавижу ложь и не вру в принципе.
Хоакин остановился и спросил:
— Это когда?
— Ну, когда ты рассказал, что помнишь себя в три года. А я сказала, что это невозможно, потому что я не помню. Просто я тогда не хотела тебя шокировать.
Феникс был заинтригован.
— В три года я хотела быть девочкой­-инвалидом из фильма «Хайди». Ее звали Клара. Мне почему­то очень нравилось ее имя, гораздо больше моего. Патрисия.
— Неплохо… Но я не был бы шокирован. А кто такая Патрисия? — Хоакин был заинтригован еще больше.
— Это мое настоящее имя. Еще меня называли Тришей. Я даже где­то в титрах так указана. Это был кошмар. Я ненавидела оба имени. Поэтому взяла псевдоним, сложенный из фамилий моей мамы и моего папы. Ну, это еще и мое среднее имя. Я люблю имя Руни.

Они продолжали прогулку по склону, и Хоакин улыбался.

— Патрисия — еще не самый печальный вариант, — признал он. — А вот когда твой брат и сестры названы красивыми говорящими именами типа Ривер («река»), Либерти («свобода»), Рейн («дождь»), Саммер («лето»), а ты Хоакин — имя, которое никто не мог никогда произнести правильно — то тут уж точно расстроишься. Я им все говорил, что правильно имя звучит как «Уакин», а они — как? Что? Walking?.. Поэтому я в четыре года взял себе новое. Лиф («лист»). Но потом в одиннадцать опять вернул себе Хоакина.

— Лиф… Красиво… — проговорила Руни.

— Да, но не в сочетании с фамилией Боттом. К счастью, тут родители подсуетились и решили в честь своего избавления из секты, я тебе о ней рассказывал, взять новую фамилию — в честь птицы, возрождающейся из пепла.

Когда Руни осмелилась спросить у него про шрам на губе, пришло время возвращаться на съемки. «Я расскажу тебе в следующем перерыве», — сказал Хоакин и сдержал слово. Он родился с ним — удивительно, но это так. Это не была «заячья губа» и ему не делали операцию. Просто — вот такая отметина, из­за которой он кажется многим еще более мистичным и таинственным.

— О, я тоже много могу рассказать о том, какой меня представляют, — поддержала его Мара, — все что угодно, кроме правды. Какая­-то кисейная и романтичная барышня, которой я не являюсь вообще. Всем нужна идеальная кукла! Но меня удивили недавно прозорливые журналисты, назвавшие меня совершенно точно «отчужденной, жесткой и осторожной». Настоящие профи! — Руни смеялась. — Зрят прямо в корень.

— То же самое, то же самое, — Феникс прекрасно ее понимал, — только у меня наоборот. Я, дескать, какой­то мрачный, нелюдимый, без семьи и без желания ее иметь… — сказал он и взглянул на Руни. — Да и вообще, пьяница, хотя проблема серьезная у меня была только один раз и я сразу же занялся собой. Одиночка и все в таком духе.

— А я люблю одиночество, — призналась актриса, — мне оно просто необходимо.